Леонард Попов: "Дорога Олхо" 10.11.05 Тааше Ши-Мансу спускался по насыпи, наблюдая, как каменные ручейки лижут завал. Дорога элхавы почти похоронена; наверное, со всеми надеждами самого элхавы. Тааше вздрогнул: из-за холма он не мог видеть дракона, а теперь его взгляд соприкоснулся с чужим - задумчивым, отрешённым. Элхава беспомощно лежал у металлической линии монорельс, подвернув тёмно-серые крылья. Нужно было пройти мимо, закрыть глаза за миг до того, как случайный блик привлёк внимание. Тааше слышал грохот около часа назад - звук раскатился, как и волна камней с обвалившегося откоса. -Олхо, - сказал элхава. -Что? -Меня зовут Олхо, - снова представился железный дракон. - Мою дорогу засыпали камни... -Так возвращайся обратно и приведи своих рабов, - зло плюнул Тааше. Вокруг, насколько хватало взгляда, растянулись каменистые холмы, до самого горизонта; сухой колючий ветер гнал обрывки жухлой травы, иссушенной зноем. Под бронзовым небом металлическая кожа Олхо казалась ржавой и хрупкой. Тааше вдруг понял, что там, дальше - путь тоже засыпан камнями, а ненавистный элхава попал в ловушку: если сейчас уйти, никто никогда не узнает, что бродяга видел дракона. К вечеру уставшего элхаву окружат степные волки и станут ждать часа, когда можно будет отогнуть металлические пластины и добраться до мышц, приводящих в движение паруса. Олхо будет ещё жив, он почувствует, как джалы выедают его изнутри. Со всей округи соберутся хищники, и пир продлится несколько недель, потому что в десятиметровом теле элхавы несколько тонн сочного мяса. А через месяц, через год придут люди и заберут остов себе, чтобы сделать мечи и стрелы, иглы и ножи. -Моих братьев продали в рабство, - говорит Тааше. - И отец мой был рабом. И моя мать приходила, чтобы зачать от него и вырастить детей, а потом продать их и купить еды, чтобы растить новых. Должен ли я помогать тебе? Олхо молчал. -Мою деревню разрушил элхава Хлоя, чтобы построить свой путь, а всех мужчин угнал в рабство, рыть колею. Должен ли я помогать тебе? Олхо молчал. Тогда Тааше плюнул от злости, скинул заплечный мешок и начал оттаскивать камни, завалившие путь. Утомлённый дракон склонил голову, которую даже гордость не могла держать так долго, сложил паруса, а к тому времени, когда одежда Тааше промокла потом, Олхо спал. Тааше работал, пока не начал валиться с ног, по волосам, стянутым в хвост бечевой, потёк пот. Бывает, человек просыпается от кошмара, стряхивает с ресниц жуткий сон, и вспоминает - только монотонный ужас. Подобный ужас преследовал Тааше: под камнями были камни, и камни между ними, а короткий отдых был подобен пробуждению. Как странно, что в этом кошмаре осталось место для сострадания. Злого, рабского сострадания. Мысли ползали в голове, распуская липкие тенёта - их прозрачная паутина падала на землю, уже на закате, золотистыми нитями; пёстрые паучки разбегались перед глазами, как блики на металлических крыльях элхавы. Когда солнце скатилось за горизонт, Тааше развёл костёр из сухих ломких трав и колючих веток, достал из мешка полоски вяленого мяса, сыр и чёрствые циевые лепёшки, заметив теперь, как подрагивают натруженные руки. Огромный Олхо, не умеющий закрывать глаза, грезил, опустив голову на землю. В звёздной тишине его глаз разгорался костёр, над которым исходило ароматом мясо арикса. -Элхавы пришли сюда из чужих миров, - начал Ши-Мансу свой рассказ, когда сыр над огнём напитался дымом и масляно заблестел. - Было это несколько веков назад; никто не сможет сказать, как давно первый элхава ступил на земли Золотого Мира. Горько жилось в то время: джаваки разоряли города и сёла, и не было семьи, где сёстры не оплакивали братьев, а жёны мужей, и не было дома, под стенами которого не стоял бы десяток джавак; целые семьи превращались в чудовищ. Люди роптали, считая, что Золотой Бог покинул их... Тогда люди ещё верили в него... Ты, Олхо, видел когда-нибудь Бога? -Да, - ответил элхава. -Должно быть, сама судьба опустилась на наши головы карающим мечом, потому что в самый жаркий год, когда лихорадка тысячами забирала людей, чтобы приумножить армию джавак, явились на наши земли элхавы, похожие на серебряных неуязвимых птиц, и первые из них оставили свои метки во всех пределах Золотого Мира. И с тех пор сама земля повиновалась им, словно Золотой Бог отдал мир элхавам. Тааше поднял взгляд, но в глазах Олхо не было знакомых человеку чувств. -Так элхава Хлоя оставил свои метки на месте моей деревни, когда ещё не родились мои прадеды. Многие десятилетия деревня процветала под его защитой, пока не настало время строить великий путь. С тяжёлым сердцем разбирали люди родные дома, чтобы проложить дорогу из драгоценного металла. Никто не смог утаить кусочка железа даже размером с иглу, ведь Хлоя, как и все элхавы, чуял металл. -Разве не элхавы перевозят товары от поселения к поселению? - заговорил Олхо. - Не элхавы защищают от джавак деревни и путников? -Рано или поздно нечем станет платить великодушным элхавам, - с горечью бросил Тааше. - И вслед за металлом, все люди в мире будут принадлежать железным драконам. А чем ты заплатишь за своё спасение? Какую плату не посчитаешь высокой? Элхава задумался. Был он в тёплой темноте как статуя, отлитая из бронзы, древний полубог, пришедший на эти земли разрушать и править - статуи в храмах он переплавил, чтобы проложить себе дорогу. Тааше не дождался ответа; уснул. Утром, только зарделось небо, он пробудился, продрогший и злой, с воспоминаниями о поспешном решении, которое будет стоить ему нескольких дней. Олхо лежал, завалившийся на бок - по его металлическим глазам сложно было понять, спит он или смотрит на человека. -Я наблюдал за тобой в эту ночь, - сказал элхава. - Видел вдали джавак, и ветер донёс их запах, но ни одно чудовище не приблизилось, и не подошло, даже когда я захотел этого. -Да, - ответил Тааше. - Я свободный охотник. Единственный, кто смог покинуть деревню, и джаваки не пошли за мной. Но тебе не о чем беспокоиться, элхава: уходя, я не смог оставить своё семя, потому что девушки называли меня колдуном, не боящимся джавак. - Тааше посмеялся. - И правда, что ни джаваки, ни девушки не подходят ко мне. После спешного завтрака Ши-Мансу снова принялся расчищать завал, прикинув, что трёх дней должно хватить, чтоб убрать все камни и освободить дорогу элхаве. Однако он ошибся. Солнце медленно выкатилось в зенит, как зрачок больного и в жаркой лихорадке стало закатываться к заалевшему горизонту. Ши-Мансу прерывался несколько раз, но лишь к вечеру заметил, что Олхо бессильно раскинул крыла и не может поднять голову. -Что с тобой? - спросил он у элхавы. -Я слабею, - ответил дракон. - Принесёшь ли ты мне золотых зерён, чтобы мои паруса развернулись? -Сколько же... - Тааше запнулся. - Сколько же тебе нужно? -Не меньше, чем пятьдесят мер... И потом... Ещё. Тааше выругался, представив, сколько отборного зерна ему предстоит найти, чтобы накормить железного дракона. Почти тонна, и не меньше меры зерна древнего, напитавшегося ароматом столетий. О Тааше в деревне говорили - где оскользнётся, там и ции. И было же: упал, а из-под ноги золотой волной хлынуло спелое зерно - всей деревней тогда выгребали из каверны пахучие семена, разламывая пальцами слипшиеся куски, и целый сезон в посёлке царили довольство и сытость. Но в этой каменистой пустоши только серый всклокоченный кустарник то жалко тянулся к небу, то клонился к земле. Хотя уже смеркалось, хоть усталость атаковала тело подлым ночным захватчиком, Тааше поднялся и пошёл на поиски зерна, иначе к утру или позже элхава не сможет встать. К счастью, темнело быстро, будто опускалось на землю дыхание чёрного бога. Оступаясь и едва не падая, Тааше скоро забыл, что у него есть глаза. Забыв запахи и оставив память, он шёл наугад, пока, поскользнувшись, не почувствовал под руками тонкий разлом на сухой растрескавшейся земле, а ладони вдруг провалилась в тёплое, рассыпающееся зерно. В потёмках он стал спешно выгребать ции, даже грязные сопревшие куски у самого дна. Когда рюкзак был полон, а пелена спала с глаз, он вдруг осознал, что не помнит, куда и как долго шёл; ночь поглотила следы. Нет людей, не умеющих отчаиваться. Это понял Тааше, пытаясь поднять рюкзак с ции, всего полтора десятка килограммов - хватит, чтобы растянуть агонию элхаве. Всё-таки он смог найти путь обратно, увидев отсветы костра на поднятом как маяк крыле элхавы. -Куда? -Там... Открой люки. Тааше сдвинул металлическую панель, первую из двух десятков, и стал ссыпать в горячий мягкий зев зерно. В лицо ему пахнул тёрпкий жутковатый запах ции, густой, наркотический, с ароматом перебродившего сока - пёстрый, богатый букет, запах самого Золотого Мира. Элхава шумно выдохнул - струи пара вырвались из открытых отверстий и растаяли в холодном ночном воздухе. -Ещё, - сказал он. - Этого слишком мало. Тааше снова встал и отправился за ции: лишь на пятый или шестой раз ему посчастливилось найти крупную залежь, почти в трёх километрах от элхавы. Могло быть хуже, могло быть за десяток и больше, как злая насмешка над великолепным циитом, каким был Ши-Мансу. До утра, падая с ног от усталости, он смог принести только четверть тонны и, когда рассвело, а залежь опустела, свалился, как подкошенный, в совершенной уверенности, что ему точно не расчистить завал и не прокормить в одиночку умирающего от голода элхаву. Проснулся он в полдень - кто-то настойчиво тряс его за плечо. Тааше разглядел перед собой бледного измождённого человека со светлыми слипшимися волосами и грязными разводами на лице - такое же лицо отражалось в металлических боках элхавы весь последний день. -Ив. - Представился незнакомец и почти упал рядом. -Тааше, - ответил Ши-Мансу, снова проваливаясь в чёрную пропасть, которая заменила ему сон. Вечером он узнал историю незнакомца, рассказанную голосом отстранённым, сухим, будто его выжигали раскалённые ветра и развеивали над пустыней, пока не остались только звуки, способные складываться в слова. -Я шёл с отрядом из своей деревни. Нам нечем платить элхавам, и наши семьи голодают, поэтому все, кто могут держать оружие, называются воинами и ведут караваны в соседние сёла, и там работают на овдовевших женщин. Даже элхавы ныне забыли путь в нашу деревню. День назад не меньше сотни джавак окружили мой отряд. Один за другим гибли воины, сражаясь с чудовищами, но они теснили нас к северу, пока я не остался один. Джаваки преследовали меня всю ночь. Ив замолчал, пережёвывая сухое зерно и запивая из фляги, кисло пахнущей вином. Голос его сухой, как то зерно... Зачем объяснять, что станет с деревней без лучших воинов? Зачем удивляться элхаве и джавакам, гнавшим его сюда? -Ты будешь расчищать путь, - сказал Тааше. - А я отправлюсь на поиски ции. Здесь, вблизи элхавы, джаваки не тронут тебя... Ши-Мансу поспешил уйти, чтобы не видеть умершие глаза Ива: не находить в его взгляде подтверждение собственным мыслям. Уйти, чтобы размышлять в одиночестве о том, о чём нельзя думать рядом с людьми. Он знал, что ноги сами вынесут его к месторождению, куда бы он ни шёл, и чем дальше будут его мысли, тем ближе окажется ции - но мысли стали тяжёлыми и чёрными, как сны без сновидений. Как разорённые деревни. Как опустевшая земля, из которой тысячи рук выгребали золотое зерно, чтобы кормить элхав. Если уйти сейчас, Ив не справится. Не найдёт ции, не перетаскает камни, никому не расскажет... И ничего не изменится. Всё останется на своих местах, как солнце, которое преображали только тысячелетия. И всё же приходит тому время, и огромное колесо завершает свой круг, сделав полный оборот - неизбежное течение времени должно коснуться и солнца... Тааше Ши-Мансу задумчиво стоял перед сдвинувшимся пластом земли, обнажившим ровно блестящую залежь ции, отборного, как драгоценные камни, как россыпь жемчуга; в его ноздри ударил густой пьянящий аромат зерна столь древнего, что от одного только запаха у Ши-Мансу зашлось сердце. Разлом недавний, с паром растворяется и аромат ции: ветер выпьет запах глубокими глотками и развеет по каменистой пустыне, и зной превратит его в кипящее зелье. Тааше погладил зерно ладонью, струйками пропуская меж пальцев, зачёрпывая горстями. Это зерно нельзя есть, оно слишком древнее, его наркотические испарения опасны, как дыхание дракона. Сглотнув, Тааше заставил себя отпрянуть, и несколько часов ждал, пока ветер развеет дурман, оттаскивал куски засохшей земли, чтобы обнажить всю поверхность и дать ей просохнуть. Залежь впечатляла размерами, её положение зажгло огонёк надежды: если разобрать завал, то элхава подберётся к ции вплотную. Вернувшись с двумя пудами древнего зерна, Тааше удивился переменам - завал истаял по краям, как сахарная сласть, оставленная на столе. Ив отдыхал, беседуя с элхавой, и голова элхавы лежала на земле. Но когда Тааше подошёл, их разговор иссяк, и последнее, что услышал Ши-Мансу: -Золотой Бог грезит и видит во сне нас и карту мира, на которой дороги элхав как границы, проложенные ровно там, где им место. Элхава замолчал, увидев Тааше. -И ещё Золотой Бог знает, что именно у дорог элхав древнейшие залежи ции, - Ши-Мансу отодвинул металлическую панель и высыпал добытое зерно в открывшийся зев. - А земля скудеет. Выветривается самый запах золотых степей, земли не родят и не вынашивают зерна. Какие бы грехи не совершили наши предки - их потомки расплатились сполна, но пока не уйдут элхавы, порочное колесо будет совершать свои обороты... В следующие два дня Ив и Тааше расчищали завал, кормили элхаву, и в конце были свидетелями таинства - железный дракон приподнялся над землёй и встал на путь, расправив паруса. -Приглашаю вас, - сказал элхава, открывая проход. Бывало, Тааше путешествовал с элхавами, но Ив впервые оказался внутри железного дракона, он с опаской косился на уютные кресла, укрытые бархатной шкурой. -Он тёплый, - удивился Ив, прикоснувшись к меху. -Да, живой, - ответил Ши-Мансу. - Ты можешь сесть. Грязный, измождённый Ив сел у окна, непроницаемое снаружи, оно пропускало внутрь широкие потоки света. Элхава плавно тронулся с места и беззвучно заскользил по металлической линии рельс - рождённый не то в недрах земли, не то над жаркой землёй, а ныне прикованный к ней металлом, из которого строит свои дороги, гнёзда и кости. Должно быть, Золотой Бог отдал эти земли элхавам... Многие часы Ив смотрел в окно на проносящиеся каменистые равнины, залитые солнечным светом - так, будто не мог отвести взгляд. Больше десяти дней они двигались на север, останавливаясь, чтобы найти зерно и воду, пока элхава не прибыл к своему гнезду, где металл сиял на солнце, как гладь пруда, где тысячи полуголых рабов трудились день и ночь, а глаза их были мертвы, как глаза истощённого Ива. Десятки элхав отдыхали здесь, подставив золотому свету сверкающие паруса. -Вот мой дом, - сказал Олхо. - Здесь я говорю - дам тебе любую награду и не отступлю от своего слова. -Хорошо, - ответил Тааше. - Пусть же отсюда до легендарного города Аттарами будет проложен путь. -На это уйдёт много времени и железа, но ты попадёшь в чертоги Золотого Бога. - Согласился элхава. Так Тааше остался в городе элхав и день за днём наблюдал, как в каменную равнину вгрызались с кирками молчаливые рабы, ненавидящие свободного охотника и отрешённого Ива, что дни проводил с элхавами, очарованный их величием и красотой. Ни на минуту он не покидал Олхо, следил, как рабы роют траншею и загружают в элхаву бруски железа, а из-под элхавы прямо на землю льётся ровная широкая линия рельс, тут же покрываясь росой. В конце дня Ив сам смывал с железного дракона налипшую пыль, а ночью спал на мягких креслах элхавы, и в этой безмолвной одержимости зарождались искры будущего безумия, что заставит человека без воды и пищи сгинуть в пустыне, где уже затерялась его душа. Дорога элхавы уходит в каменную пустошь, как стрела, нацеленная в забытый город Аттарами, пристанище грезящего Бога. Всю ночь при свете факелов рабы прокладывают колею, и худые женщины со страдающими глазами приходят, чтобы напоить мужей и сунуть в очерствевшие руки лепешку из ции, согретую теплом своей кожи. Звук сотен кирок вгрызается в сердце, как в землю, оставляя широкую колею с запахом пота и ненависти. Днём по уже проложенному пути прибывали младшие элхавы, отяжелевшие от бочек с водой, ящиков зерна и железных брусьев. Непрерывное движение изматывало, словно они должны прийти к точке начала и замкнуть круг... Недели проходили за неделями, с сезоном дождей работы пришлось остановить. В колее стояла вода, дождь монотонно стегал по лужам и блестящим от влаги камням, наотмашь хлестал по парусам элхав. Ив почти не покидал Олхо, и Тааше становилось страшно за его душу, бледную, как отражение в залитом дождём окне. Наверное, Золотой Бог отдал все души элхавам... Пасмурные дни тянулись невыносимо медленно, под сонный шум дождя Тааше часами играл в карты: с Ангрой из рода Ро-Ринов, с братьями Лан-Ра, умеющими спрятать козырь при больших ставках, со стариком Шим-Татом и рыжим Рё-Ком, про которого все говорили - выкормили ороши, да бросили. Но как только рассеялись тучи, и прояснилось небо, - работа возобновилась, вернулись звуки кирок, без которых два месяца изнывало сердце, привычно засверкали паруса прибывающих элхав. Замершая было, дорога снова двинулась со скоростью пять вёрст в день. После краткого месяца разнотравья зной иссушил землю и выпил последние лужи, ветер гнал пыль и комки жухлой травы, кидая под ноги работающим людям. Закаменевшая земля поддавалась с трудом и дала достойный отпор, похоронив под завалом два десятка мужчин, оплаканных в тот же день, к вечеру, женщинами с бледными как луны лицами. Тааше ушёл в степь, чтобы не слышать их общего стона. Это неправильно, кричала душа, неправильно сбегать от людских страданий - но колесо вертится, увлекая за собой всё новые жертвы. Беспощадно, с точностью лучших часов, хотя секреты часовщиков утеряны, - колесо продолжает вращаться. Тааше словно парил над чёрной степью, где отточенным клинком серебрилась дорога элхав. Вдали, у основания клинка, он видел бессильного Олхо, ожидающего помощи, и одержимого Ива, как зверя загнанного джаваками, и гнездо элхав, пахнущее металлом и потом рабов. И в конце пути - сияющий город Аттарами, дворцы которого не имели себе равных, а библиотеки спорили в богатстве только с рынками золотого города - где запах ариксов мешался с запахом сена и циевого вина, и парил над гудящей праздничной толпой... Сильнейшие дожди не смоют, свирепые ветра не развеют память народа, сохранившую дивные сказки для будущих поколений. Должно быть, память нашу отдали элхавам... Когда Тааше вернулся, трупы уже убрали, а завал расчистили. -В десяти километрах отсюда вы найдёте залежь, - сказал он угрюмым рабам. - Зерно это предназначено для элхав. Иногда казалось, что дорога не движется, замершая посреди однообразного ландшафта. Иногда казалось, что Аттарами слишком близко, и многое не решено, не обдумано, а вдали уже блистают купола, как и века назад приветствуя путников, точно маяки в море, где вместо брызг ветер носит пыль. С каждым днём всё ближе подбиралась дорога: стали видны тёмные зубчатые стены, затянутые вьюном, сияющие купола и башенки. Каждое утро Тааше просыпался, и сердце замирало, едва в мысли врывались предчувствия. Близость города тревожила больше, чем близость джавак, не отстающих ни на шаг от элхав. Голодные и грязные люди, страдающие от жары и работы, слегали один за другим в жестокой лихорадке, и их убивали. Даже когда количество заболевших стало устрашающим, как только кожа несчастного темнела, и от него начинало пахнуть джавакой - его убивали. Скоро они в последний раз засыпали за пределами города, а к середине дня дорога, как домашний отами, заглянула в ворота и идеально сомкнулась с металлической линией, ведущей из города. По широким улицам элхава двинулся к дворцу Золотого Бога. Тааше, Ив и Ангра смотрели в окна, на проплывающие мимо разноцветные дома с осыпающейся штукатуркой. Истлевшие ленты с замысловатым орнаментом повисли на резных козырьках. Раскрашенные статуи на крышах поблёкли и на гостей смотрели потрескавшимися глазами. -Когда-то Золотой Бог изгнал всех людей из своего города, - рассказывал элхава. - За многие века люди забыли, что живут в самом сердце мира и что город построен, как святилище знаний. Изгоняя людей, Ихра,вара сказал, что однажды они вернутся сюда, начав новый виток, возможно, усвоив уроки прошлого. -Что ещё говорил Золотой Бог? -Что дойти сюда смогут немногие: первые из них будут одарены, как короли, и приведут за собой остальных. Сотни лет Золотой Бог Ихра,вара ждёт тех, кто обновит кровь Аттарами и снова заставит биться сердце мира. -Значит, Золотой Бог снова пускает нас? -Да... Одноэтажные домики сменились особняками с щедрой лепниной, расцвеченной всеми красками, но орнаментальные ленты так же истлели и мёртвыми птицами покачивались над ступенями. И хоть время коснулось этих стен, обглодав здания до костей из камня, казалось, что они оживают под взглядами людей и начинают дышать. Из тёмных окон выглядывают духи, уставшие ждать хозяев. Рельсы проложены к самому дворцу, отмечает про себя Тааше. За главной городской аркой перед ними открывается вид на дикий парк с обелисками и витыми куполами, виднеющимися над цветущими кронами. -В этом дворце живёт Ихра,вара? - вдруг спросил Ив, очнувшись от созерцания. -Да. Он жил тут всегда, задолго до прихода людей. - Тааше указал на барельефы белокаменных беседок, где искусно изображён Золотой Бог со своей свитой. - Он сидит на троне Аттарами многие века, сказав, что трон достанется достойному. -Ты поэтому сюда шёл? - задал вопрос и Ангра. -Ихра,вара уступит место человеку, - пояснил Тааше. - С той поры люди получат прощение и смогут вернуться. Эту легенду мне рассказывала прабабка, скрюченная, точно степная колючка. Её род так же изгнали из великого города... Тем временем элхава замедлил движение и остановился у врат дворца, встречающего путешественников фигурами бронзовых акронов. Замок поражал одиночеством. Покинутый дом, ожидающий хозяев, в котором таинственные хранители заботливо поддерживали порядок, как будто только вчера отсюда ушли люди, но запах их выветрился слишком быстро и даже иссохшие ветви, когда-то вросшие в окна, перестали пахнуть трухой. На резном столике забытая древняя книга. Отставлен стул, будто кто-то небрежно толкнул его, утомлённый чтением и зноем. Ветер шевелит оставленные несколько веков назад страницы, с которых время и солнце стёрли все письмена. Ив перевернул листы, открывая другие, заполненные орнаментальным письмом. Так трудно поверить, что мёртвые знаки запечатлели человеческую мысль, но Ив не умеет читать, он просто листает книгу, загипнотизированный сплетениями букв. Они поднялись по парадной лестнице в зал, где на троне замер грезящий Бог, многие века неподвижный, как золотая статуя. Только кто-то заботливо менял разноцветные перья в его головном уборе, ароматными метёлочками обметал пыль с груди и плеч, и натирал воском глянцевую твёрдую кожу, холодную, как безжизненное золото... Все они преклонили колено перед статуей Ихра,вары и у ног его оставили скудные дары степей. Каждого сковал ужас перед открывшейся истиной. -Он... Ненастоящий? - прошептал Ив. Тааше не ответил, поражённый отчаянием, точно всё прошлое, которое у него было - осталось за воротами дворца, в пределах которого не нашлось места надеждам старого мира, сжигаемого солнцем. Они остались сидеть на плитах зала, раскуривая одну трубку на всех, набитую горькой травой. -Прабабка рассказывала, ещё в детстве, помню... - заговорил Тааше. - Что Золотого Бога окружает свита невидимых духов... -Может, и не было Бога? - спрашивает Ангра. - И люди сметали пыль с золотой статуи, и оставляли у его ног охапки разноцветного пуха? -А ещё прабабка говорила, что Ихра,вара мог спать сотни лет и видеть в грёзах весь мир и его будущее, сплетая нити в узорчатое полотно. Мы же видим только малые части, но не ощущаем ни большего, ни меньшего вокруг себя, ни масштабности нашего мира, ни мельчайших его взаимосвязей. Так, говорил Золотой Бог, с рождения за вами будут следовать две рыбы, незримо сопровождать до самого конца: одну будете жаждать вы, другая - вас. И эти призрачные спутники вытягивают из людей все силы. Теперь, у статуи Золотого Бога, я начинаю понимать безумную старуху: в сундуке её хранились выцветшие платья когда-то знатного рода... -Значит, мы зря сюда шли? Не было Бога, не было и пророчеств, просто людям нужен великий город... - голос у Ива жуткий, страшный в этом зале заброшенного дворца. Тааше хотел было ответить, удержать Ива на краю той пропасти, у которой он оказался, только и сам не знал ответа. Но вот вокруг Золотого Бога разворачиваются призрачные крылья, сотканные из света, как из тончайшего шёлка. -Он живой. - Прошептал Ши-Мансу, когда сияние затопило весь зал и вылилось в окна. И когда Золотой Бог открыл чёрные как угли глаза, зал был полон света, а перья на плечах и голове Ихра,вары даже не шелохнулись. Оживший Бог смотрел, как люди склоняются перед ним. -Приветствую тебя, Тааше Ши-Мансу, будущий Император Золотого Мира. Многие судьбы сплелись, чтобы привести тебя сюда и многие ещё сплетутся, чтобы путь твой продолжился. Золотой Бог обращается к Ро-Рину: -Приветствую и тебя, Ангра Ро-Рин, основатель великого рода, которому будут подвластны силы стихий. Золотой Бог смотрит и на Ива: -Приветствую тебя, Ив, будущий основатель рода Кё-Мачи, которому подчинятся судьбы мира и сплетутся по вашей прихоти. -Приветствую и вас, братья из славного рода Лан-Ра, наделённого волей к жизни, вам подчинится сама земля. Этими словами встретил Ихра,вара путников в своём дворце. Он так и не шелохнулся, его глянцевая кожа не потеряла золотого блеска, а узор на теле был достоин лучших ювелиров. Правду говорят о Золотом Боге, что любой из скульпторов пожелал бы достичь мастерства, когда созданное произведение оживает, как ожил Ихра,вара, чтобы принять гостей. На следующий день начали прибывать элхавы, они везли в Аттарами людей из всех пределов, зерно и воду. Издали ещё босоногие мальчишки замечали блеск парусов и с криками бежали навстречу, увёртываясь от неповоротливых джавак, что держались вблизи от дороги Олхо, но не смели подойти. Со смесью юной смелости и врождённого ужаса, мальчишки бежали к элхавам мимо тёмных оплывших чудовищ, еле переставляющих ноги и тянущих очерствевшие сухие пальцы. И потом, поравнявшись с железными драконами, гикали и в прыжке старались достать до расправленных парусов. А уж у самого Аттарами хрупкие девчушки, сверкая голыми пятками, спешили навстречу с вёдрами, расплёскивая мутную воду, чтобы смыть пыль с металлических боков, пока из элхав выгружают товары. Когда в открытые люки было засыпано отборное зерно, без отдыха, элхавы отправлялись обратно, и только Олхо оставался, окружённый ревнивой заботой Ива. Одинаковые дни сменяли друг друга, люди всё ещё боялись селиться в городе, и он обрастал посёлками с прочными заборами, только самые отважные ходили по улицам Аттарами и занимали дома с уже забытой родословной. Медленно, болезненно оживал город, точно пугаясь и стыдясь собственной жизни. И, кажется, даже Ихра,вара начал дышать: его грудная клетка чуть заметно поднималась, хоть слабого дыхания едва хватало, чтобы затуманить зеркало, но он всё чаще разговаривал с Ши-Мансу и после каждой беседы голос бога обретал новую, тайную силу. Однажды Золотой Бог встанет со своего трона, чтобы уступить его человеку, а врата города будут открыты для всех желающих. Но скоро ли люди забудут своё рабское прошлое? Боги наказывают жестоко и щедро одаривают, почему же так часто не видно разницы и щедрые наказания похожи на жестокие дары? -Скажи, Ихра,вара, разве за дары должна наступать расплата? -Нет, - говорит Бог. - Не за силу вы расплачиваетесь, а за свои поступки. Когда-то давно люди были могучи и благородны, и по сей день предания об их заслугах приятны богам. Но я говорю тебе: отсюда возьмёт начало новая эра, в которой милость будет равна добродетелям. - Он улыбнулся. - И всё же не отказывайся от даров, которые спасут многие жизни. Немало дней Ши-Мансу провёл в библиотеке, читая древние трактаты и поэтические тетради: заполненные витиеватой вязью, варварской клинописью или экзотическими пиктограммами, примитивными настолько, что мысли, заключённые в строчках, были просты, как первобытные охотничьи кличи. И ещё - затейливые орнаменты книг в плотных переплётах из жёлтой кожи, с историей Золотого Мира. Но какую бы книгу не взял Ши-Мансу, Ихра,вара с лёгкостью мог прочитать любую, голос его, трогавший слова чужого наречия, неузнаваемо менялся: то обретал мелодичность, то звенел, как клинок, то гремел грубыми согласными. -Ты знаешь все языки мира? -Нет. На многих языках говорили люди; эти люди, и эти языки канули в прошлое, но я помню их, и буду помнить, даже когда истлеют последние листы. Тысячи людей похоронены на страницах летописей, но ещё страшнее - память Золотого Бога, в ней книги живут дольше людей. В городе вновь зазвучала разноголосица жизни: говор толпы и лай отами, шаги по камням мостовой и клёкот сердитых ариксов, недовольных поклажей и погонщиками. Улицы снова начинают пахнуть потом и дымом, циевым вином и горячими сластями. Над домами и площадями мешаются звуки и запахи. Должно быть, ничего не изменилось, и точно так же звучат голоса - уже других людей - как и много веков назад. Вместе с жизнью в Аттарами просыпалась глубоко спрятанная тревога. Напряжение разливалось в воздухе, и женщины, научившись улыбаться, прятали в смехе тоску, а мужчины прятали глаза, когда дети затевали шуточные сражения на деревянных мечах. И все знали, что когда уйдут элхавы - некому будет защищать поселения, и не остановят джавак деревянные мечи. Многих теперь посещали тёмные мысли о том, что элхавы покрыты бронёй, которой хватит на сотни мечей и наконечников для копий, и ещё много металла останется для игл и ножей. -Мы скоро уйдём, - сказал однажды Олхо. - До того, как ливни затопят колею; мы уйдём до сезона дождей. Тааше знал: элхавы отправятся в путь, и вода смоет их запах, рухнет хрупкая надежда на возрождение; сотни джавак, тысячи начнут стекаться к Аттарами, отравляя землю чёрным соком. Даже Ши-Мансу почувствовал отчаяние, пытаясь найти ответ в трактатах: почему в одночасье рухнула могущественная цивилизация, рассыпалась в прах, и железные останки её элхавы переплавили в гнёзда и дороги? За какие грехи прогневались боги этого мира? -В книгах ты не найдёшь ответа, - говорит Ихра,вара. - Уходя, люди не успели оставить летописей того, что сотворили в этих и других землях. Но Тааше смог найти книги - о могуществе человеческой расы, создававшей летающие машины и дома, в которых жили сотни семей; о волшебной силе, оживляющей вещи в этих домах; о зельях, врачующих любые недуги... И эта цивилизация рухнула всего за две недели, когда треть человечества превратилась в джавак, неуязвимых чудовищ, блуждающих по степям в поисках добычи. А боги, показав своё величие, снова ушли в небытие, оставив бьющиеся в агонии народы, посмевшие замахнуться на их творения. Память страшная вещь. Она - корни войн, и стержень человека, уходящий в прошлое, в общую историю. Читая древние легенды, где правда мешалась с вымыслом, Тааше понял, что никогда люди не будут жить в мире со своими богами. И ещё он нашёл ответ, заложенный в самих людях. Ответ, который дал Ихра,вара за тысячи лет до рождения Ши-Мансу: дары, оставленные для будущих поколений и рассеянные меж людьми, как семя ции, не знающее, где прорастёт. Где-то среди освободившихся рабов есть те, кому даны уникальные умения справляться с джаваками одним касанием, и те, кого джаваки обходят стороной, и ещё те, кто умеют лечить... В воздухе уже пахло сыростью сезона дождей, широкий фронт грозовых облаков надвигался с запада. Олхо и его элхавы уже не могли оставаться, они ушли, уплыли в миражи раскалённой пустыни - последнего элхаву провожали сухие глаза. До сезона дождей оставалось несколько дней... Ши-Мансу уже нашёл верных людей. Были среди них воины, такие, как Лан-Ра, от чьих прикосновений джаваки превращались в тугой узел из рвущихся от напряжения мышц. Были и пахари, под руками которых пела земля. И лекари, исцеляющие лихорадку. Слишком мало времени оставалось до прихода дождей и, хоть ливни дадут передышку, как только влага перестанет прибивать запах к земле, со всей округи начнут стягиваться джаваки, станут раскачивать заборы и отравлять землю. И ещё придут другие, бывшие когда-то ариксами: четырехметровые самцы с узорчатыми щитами на спинах одним ударом своего тела разрушат любой забор, разобьют стены, втопчут людей в землю. Тааше приказал разобрать рельсы, и старик Шим-Тат с сыновьями день и ночь ковали мечи, а под стенами города жители копали рвы, заполняя их вязкой смолой или кольями. Когда в землю впитались последние лужи, сотни джавак уже стягивались к Аттарами, привлечённые запахом добычи. Среди них многие ещё были похожи на людей, с почерневшей кожей и высохшими жёлтыми глазами. Когда-то они были мужчинами, женщинами и даже детьми, но болезнь превратила их в нечто, не помнящее ни дома, ни родных, не себя. Двести тысяч солдат во главе с Тааше Ши-Мансу выходят навстречу джавакам - не чувствующим боли, не знающим усталости, не ведающим страха и жалости, на лицах которых уже не осталось примет прошлого. В первой волне джавак всего девяносто тысяч, но в схватке с ними один за другим гибнут лучшие воины. В этой войне нет сигнала к атаке, нет правил и построений. В этой войне нет дня и ночи, в вечернем сумраке и в предрассветной черноте джаваки продолжают наступать, даже когда люди падают от усталости. В этой войне нет пленных и милосердия. Тааше идёт во главе армии и, как заговорённый, кидается в самую гущу сражения. Впервые ему довелось видеть джавак так близко, что резкий запах влажной резины бьёт в ноздри - и потом не выветривается годами, преследует, точно колдовской. Полдневное солнце выматывает и без того уставших бойцов. Пятьдесят тысяч осталось лежать под палящими лучами. Люди медленно отступают, отставляя только что завоёванные рубежи. Лишь раненые джаваками снова и снова бросаются в бой, чтобы умереть храбро. Джаваку трудно убить - лучшие лезвия застревают в их плоти и ломаются, а джавака продолжает идти, даже если в чёрном теле засел десяток клинков. На полях сражений Тааше видел такое, о чём нельзя, но приходится рассказывать внукам: голодные чудовища пожирали убитых и раненых прямо на поле боя. И если сейчас найдутся слова, чтобы описать увиденное - их нужно забыть. Но Тааше впитывает, зная, что страшные картины не оставят его до конца жизни: после ночи жестоких боёв уставшие воины бредут к Аттарами и падают на землю, проваливаясь в кошмарные сны, полуявь с настоящими криками, прорывающимися сквозь видения. Многие стыдливо прячут метки от зубов джавак - в ранах чернеют поражённые проклятой болезнью участки. Кто-то искренне верит, что болезни можно избежать - в наступающем сумраке слышны глухие крики тех, кто пытается отрезать себе руку или ногу, или выжечь место укуса. Спят вповалку, знают, что трупы убитых товарищей спасают их от новой атаки. И стараются закрыть уши, не слышать накатывающих из темноты звуков раздираемой плоти и стонов: там, на поле боя остались раненные, которых уже никто не сможет спасти. И наевшиеся джаваки забывают про охоту почти до самого рассвета... В этой войне одна из сторон никогда не отступает, а другой некуда отступать, потому что за стенами великого города остались только старики и жёны с детьми. Страницы: 1, 2 Просмотры: 996 Комментарии: 0 Комментарии: 2 Имя *: Email *: Код *:

Дизайн © Евгений Хонтор